не ощущалось никакой тревоги в ароматном море; уверенность в близости земли придавала чувство безопасности. Мы имели вполне достаточные запасы провизии на несколько дней вперёд, а благодаря языческому каноэ ещё и изобилие фруктов.

Кроме того, зачем было заботиться теперь о зелёных рощах и солнечном береге? Не стала ли Йилла моим берегом и моей рощей? И моим лугом, моим мёдом, моей мягкой тенистой виноградной лозой и моим песчаным валом? Из всех вещей, желанных и восхитительных, разве не все у меня в наличии? Вполне достаточно – и никакого берега не нужно. Один поворот руля – и наш лёгкий нос повернёт к мистической земле песен, солнца и виноградной лозы: к легендарному Югу.

Когда мы плыли вперёд, блаженная Йилла, пристально глядя вниз на морскую воду, выразила желание вместе со мной погрузиться в неё и бродить в её глубинах. Но я встревожился, мысленно увидев дрейфующее окоченевшее тело жреца. Снова привязался прежний призрак; снова чувство вины своей кровавой рукой схватило мою душу. Но я рассмеялся. Разве Йилла не была моей собственностью, спасённой моей рукой от беды? Ради неё я сам рисковал своей жизнью. Поэтому прочь, прочь, Алима!

Когда следующим утром, начавшимся с дремоты, мои товарищи созерцали солнце с перекладины вместо кормы, как прежде в этот час, то нетерпеливо спросили меня: «Куда теперь?» Но очень кратко я дал им знать, что после ночных раздумий отнёсся к этому важному вопросу с должным вниманием и решил идти к островам Тедаиди вместо земли на западе. Но это их не рассердило. Но от желания сказать простую правду меня удерживала некая тёмная мысль, вертевшаяся некоторое время: у меня пропало желание пристать к берегу.

Но не я ли объявлял Йилле, что нашим предназначением был феерический остров, о котором она говорила, а именно Ороолиа? Всё же тот берег был чрезвычайно отдалён, и приложение усилий для его достижения на построенном руками судне было настолько очевидным безумием, что следовало задаться вопросом: действительно ли я питал мысль об этом?

Далеко же занесло «Серну», как бродячее облако в небе, улетевшее неизвестно куда.

Глава XLVII

Йилла, Ярл и Самоа

Пришло время сказать, как Самоа и Ярл отнеслись к таинственной Йилле и как Йилла отнеслась к ним.

Как красавица страшилась чудовища, так и девица сначала избегала моего однорукого компаньона. Но, видя мой интерес к дикарке, он отреагировал довольно скоро. И в соответствии с тем любопытным законом, в котором при определённых условиях самые уродливые смертные превращаются из отвратительных в дружелюбных, Йилла потихоньку принялась рассматривать Самоа как своего рода безопасного и добродушного гоблина. Откуда прибыл он, её не заботило, как и то, какова была его история или каким образом его судьба была связана с моей.

Может быть, она считала его существом случайного происхождения.

В наше время каждая женщина – укротительница мужского зверинца, поэтому Йилла вовремя сумела принудить Самоа отказаться от ужасного украшения в его ухе и убедить его заменить чем-то иным безделушку в его носу. С его стороны, однако, всё это было условностью. Он предусмотрел возможность возврата обоих предметов на прежнее место в подходящих случаях.

Но если так радостно девица веселилась с Самоа, то чем отличались его чувства к ней? Судьба, к которой она была предназначена, и каждая неназванная вещь в ней заставляли его с его соплеменниками относиться с суеверием к существам с её цветом лица, который приписывал им более чем земное происхождение. Когда ему случалось приблизиться к ней, он выглядел робким и странно неловким, имеющим сходство с неуклюжим сатиром с разрисованными рожками, медленно виляющим своим хвостом, смущённо присевшим перед неким сияющим духом.

И это почтение было самым приятным для меня. Браво! Главная мысль: оставайтесь язычником навсегда. Но больше, чем для меня самого, после различных явлений Йилла стала идолом для обоих.

Но что же мой Викинг? Про доброго Ярла я с огорчением скажу, что старомодный интерес, который он проявил к моим делам, принудил его рассматривать Йиллу как своего рода злоумышленника, Аммонитовую сирену, кто мог бы победить меня, сбив с пути истинного. Это мнение время от времени вызывало его филиппики; но это было только негодование, говорящее о его преданности, и потому я молчал.

Бесхитростная, как ещё не раскрывшийся полевой цветок, Йилла казалась неспособной к восприятию противоположных точек зрения, с которых она рассматривалась нашими компаньонами. И, как истинная красавица, казалось, лелеяла предположение, что такому человеку, как она, невозможно предоставить опровержение её собственной неотразимости для всех. Её многое удивляло во внешности моего Викинга. Но больше всего она была поражена характерной татуировкой на руке замечательного моряка – нашим Спасителем на кресте, – выполненной синими чернилами; с короной из шипов и тремя каплями крови ярко-красного цвета, падающими одна за другой из каждой руки и ноги.

От этого честный Ярл весьма сильно возгордился своим украшением. Оно стало единственным кусочком его тщеславия. И, как леди, не надевшая перчатку на свою руку, чтобы хвастаться прекрасным бирюзовым кольцом, он неизменно носил этот рукав своей рубахи подвёрнутым, чтобы лучше продемонстрировать татуировку.

И Йилла во все стороны вертела рукой Ярла, пока Ярл не прекратил это занятие из опасений вывиха. Ну неужели такое дикарское уважение не смогло бы взволновать сердце ищущего художника!

В конечном счёте через Уполуана она примирилась с Небожителем при условии владения его картиной по её собственному непреложному праву. В собственной простоте картины содержалось мало смысла, но её, как пейзаж во фреске, невозможно было удалить.

Глава XLVIII

Подводная свита

Чтобы не пропустить большого интересного происшествия, мы должны будем представить здесь описание любопытной свиты из рыб, которая настигла нашу «Серну» спустя день или два после расставания с каноэ.

Сильное бурление и вспенивание за кормой объявило об её подходе. Скоро мы обнаружили, что стали ядром или эпицентром скопления невероятного множества существ, имеющих плавники, в основном нам незнакомых.

Во-первых, далеко впереди нашего носа плыли шлемовидные Серебряные головы; бок о бок, шеренгами, словно солдаты. За ними плыл бонитас со своими вспыхивающими синими боками. Далее, третьим отдельным полком, извивался и вкручивался в воду, как архимедов винт, дрожащий изогнутый хвост, сопровождаемый, в свою очередь, неприметным спинорогом – так называемым из-за своих странных спинных плавников, стоящих на его спине и забавно искривлённых, как будто недоразвитых. Далеко за кормой из воды поднимались бесконечные батальоны желтоспинок, по-военному отполированных.

И над несущим нас парусом парили птицы: по крылу в небе на каждый плавник в море.

Но позвольте морским птицам лететь; вернёмся к рыбе.

Её численность была удивительной; огромная, как мириады женских слёз из-за вероломного любовника. Вдали, по обе стороны, они плыли длинными линиями, бок о бок; вода изобиловала их стадами. Морская саранча, возможно, собиралась напасть на некую провинцию Нептуна, покрытую пушистой зеленью. И покорными и бесстрашными были они, как первые рыбы, которые плавали в Евфрате, почти не избегавшие человеческой руки, отчего Самоа поймал многих из них без приманки и снастей.

Они сформировали приличный эскорт, загребая впереди наших обросших ракушками бортов, как будто они были с нами с самого начала; ни один не испугался нашего судна, возвышающегося над водой, ни в малейшей степени не сожалея о потере товарища от руки Самоа. Они смыкали ряды и плыли дальше.

Как невинно, но как всё же бессердечно они смотрелись! Если бы доска выпала из нашей лодки и мы погрузились бы на дно, то, поверьте, наша весёлая свита уж точно отдала бы должное нашим останкам!

Но, тем не менее, у нас появилась компания; такая же дружелюбная, как и доставляющая удовольствие; помогающая самому Самоа в его охоте и Йилле, хлопавшей в свои ладоши, когда сияющие существа одновременным поворотом своих серебристых животов заставляли целое море пылать, словно полированный щит.

Но что случилось с нашим бедным